Выходя из мастерских, мы были потрясены и не знали – то ли плакать, то ли смеяться. Припомнился рассказ Ильи Сергеевича о его встрече с президентом Французской академии Арно де Трюффом, который с горечью тоже говорил о том, что искусство кончилось, учить некому и нечему. То же самое провозглашал в свое время один из основателей современного модернизма, автор «Черного квадрата» К. Малевич».
Случилось так, что в XXI веке нигде в мире не осталось системы профессионального академического обучения подобной той, какая создана в Российской академии живописи, ваяния и зодчества. Она создавалась, как скромно замечает Глазунов, коллективом академии на основе русской школы реалистического искусства. Важнейшим принципом обучения в ней является обязательный выезд студентов после окончания I курса на практику в Петербург. В Эрмитаже они копируют произведения Веронезе, Рубенса, Рембрандта, Тициана, других мировых классиков. В институте имени И. Репина изучают технику гризайли, рисуя с оригиналов античных слепков. Картины старых мастеров, рассказывала мне Вера Глазунова, закончившая академию, это как идеальное учебное пособие, начиная от цвета до построения композиции. Но копирование – не просто процесс получения профессиональных знаний. Это еще и радость общения со старыми мастерами, вхождение в их духовный мир. Методику работы Брюллова и Сурикова, Врубеля и Репина студенты могут изучать и по произведениям, находящимся в собственном академическом музее, где также хранятся образцы лучших учебных работ, созданных в императорской академии, равно как и произведения, характеризующие уровень мастерства преподавателей, большинство из которых закончили Суриковский институт в мастерской портрета Глазунова. Эта мастерская стала своеобразной творческой лабораторией по отработке системы воспитания молодых художников, получившей затем развитие в стенах Российской академии. В то время как студенты художественных вузов рассылались на практику по производственным предприятиям, студенты портретной мастерской, по настоянию ее руководителя, совершали поездки в Ленинград для копирования в Эрмитаже произведений классиков, в Царское Село и Павловск, а также на Валаам, в Новгород, Псков, другие древние русские города. А на лекционных курсах они знакомились с изъятыми из духовной жизни сочинениями великих русских историков и религиозных мыслителей – А. Нечволодова, В. Ламанского, С. Гедеонова, А. Гильфердинга, Е. Классена, К. Леонтьева, С. Булгакова, И. Ильина. Впервые за десятилетия советской власти студенты мастерской на средства от выставочной деятельности своего руководителя выезжали за рубеж для знакомства с коллекциями крупнейших европейских музеев.
– В моей мастерской обучение начиналось с первого курса, – вспоминает И. Глазунов. – Рисование с гипсов в Суриковском было отменено, понятие «гризайль» (вид живописи, выполненный в оттенках какого-либо одного цвета. – В. Н.) не существовало. Не существовало также вдумчивого изучения и копирования старых мастеров. Практика студентов всех курсов обычно проводилась в городе, на фабрике и заводах, где студенты должны были отражать «производственные процессы». Однако некоторые старшие курсы ездили в Ростов Великий и даже в Великий Устюг. Самой желанной для руководства была практика в Керчи на Черном море: преподаватели загорали вместе со студентами, писали натюрморты и морские пейзажи.
Как все были удивлены, руководство института даже противилось моему требованию, чтобы первый и второй курсы проходили практику в Ленинграде, копируя в Эрмитаже и Русском музее. Я был счастлив, что мог вывезти студентов в Новгород, в Изборск и в Псково-Печерскую лавру. Темами их композиций были, как в старой академии, мифологическо-библейские сюжеты русской истории и свободные темы, дающие простор крепнувшему мастерству молодых художников.
О той поре учебы вспоминает в своей мемуарной книге «Да будет воля твоя» один из учеников Глазунова, ныне профессор его академии Михаил Шаньков: «В критическую, тяжелейшую для меня пору Илья Сергеевич не махнул на меня рукой, просил и заступался за меня на всех уровнях, но чиновники, пообещав, так ничего и не сделали. Глазунов, несмотря ни на что, поддержал меня, помог выстоять: разрешал нелегально посещать занятия в мастерской, позволял наравне со студентами приходить к нему домой, пользоваться его библиотекой… Кто был я ему? Родственник? Сын влиятельного знакомого?… Конечно же, нет. И то, что он принял меня таким, не забудется никогда.
Не мне одному подставил свое спасительное плечо Глазунов. Сколько было нас в его жизни, разочаровавшихся в справедливости, – сотни, а может, тысячи людей разного возраста и рода занятий, поддержанных в беде, а то и безо всякой беды облагодетельствованных его щедростью. Он помогал бескорыстно, даром, надеясь на единственную возможную и желанную отплату: что когда-нибудь хоть кто-то из нас принесет пользу России».
И когда М. Шаньков все-таки поступил в Суриковский институт и стал учиться в мастерской Ильи Сергеевича, он осознал свое состояние так: «Теперь мне, пожалуй, уже ясно, что Глазунов насквозь видел опасные ступени нашего развития, даже предугадывал их. Не случайно он называл нас гигантами, признавая нашу самоценность, нашу творческую свободу, индивидуальность. Он зрил на сто шагов вперед, что, несмотря на всю ясность для нас его учительской необходимости, мы неминуемо должны будем подняться к вершинам полноты и всеобъемности своих «я»…»
Подготовка живописцев в академии изначально направлялась тремя кафедрами: живописи, рисунка и композиции. Последняя – основополагающая для любого художника.
Композиция – это вершина изобразительного искусства. В ней выражаются образ мыслей, философия живописца или ваятеля, воплощенная в художественных образах. Понятие «композиция» происходит от понятия «компонировать». Чем отличается понимание и преподавание этой дисциплины в академии от преподавания ее в других учебных заведениях России и Запада? Прежде всего тем, что ни в Европе, ни в Америке она не преподается. А если говорить об истории западноевропейских школ, то в них художники готовились как профессионалы-ремесленники для исполнения заказов на конкретные произведения. Поэтому на Западе можно очень мало увидеть картин, написанных «для себя», по зову души. Русские же художники, особенно со времен великого Александра Иванова, всегда стремились выразить свой духовный мир, свое понимание добра и зла. Показывая картину на выставке, они через нее духовно воздействуют на зрителя. Вот почему, как нигде, в России художник из ремесленника превратился в творца. Но вместе с тем, обладая мастерством, он мог исполнить и любой заказ. И здесь уместно вспомнить завет Врубеля, говорившего, что художник должен выполнять свой замысел твердыми руками ремесленника, а не дрожащими руками истерика. Таких мастеров и готовит академия. И недаром ее ректор любит повторять, что только тот, кто войдет в ворота классики, может стать современным художником.
Занятия по композиции в академии строятся на постепенном усложнении задач – от исполнения двухфигурных композиций до решения сложных многофигурных – исторических и современных.
Характерной особенностью занятий по композиции является то, что на живописном факультете проводятся специальные занятия, называемые «встрясками», во время которых студентами выполняются самые неожиданные задания. Их цель – раскрепощение творческой энергии и развитие способности быстрого понимания и образного решения различных тем, а также формирование личности студента не только как художника-профессионала, но и, по выражению Ф. Достоевского, «по-русски широко образованного человека».
Мне приходилось бывать на таких «встрясках». Некоторые записи, которые я делал во время этих «педагогических процедур», у меня сохранились. В моем архиве хранится наиболее полный вариант такой «встряски», переданный мне бывшим проректором академии Петром Петровичем Литвинским. Бесспорно, что записи могут заинтересовать не только любителей изобразительного искусства, но и самих его творцов.